Ранним утром 11 апреля Боевая группа Б вошла в Нордхаузен. Ночью город бомбили англичане, и крупный немецкий гарнизон отступил. Наши танковые колонны неспешно продвигались по улицам, время от времени останавливаясь, чтобы расстрелять баррикаду или выкурить очередного снайпера. Уличные бои всегда протекали «судорожно», но к этому времени наши бойцы набрались опыта, и мы продолжали продвигаться через город, оставляя позади квартал за кварталом.
Во время одной из таких пауз к нашей машине подошел майор Джонсон.
— Купер, — предупредил он, — мы за время войны насмотрелись ужасов, но через квартал ты увидишь такое, что не поверишь своим глазам.
Я попытался его расспросить, но майор только покачал головой и отошел к тягачу-эвакуатору Т2, который следовал за нами.
Стрельба утихла, и колонна вновь тронулась с места. На ближайшем углу мы увидели тощее, хрупкое… существо в полосатых штанах и намотанном на голову полотенце. Кожа его голого торса походила на полупрозрачный пластиковый мешок, натянутый на грудную клетку, откуда высасывали воздух, пока грудина не коснется хребта. Грудей не было, но определить, что перед нами мужчина, можно было только по росту. Не было и лица — из-под полотенца на нас взирал голый череп. Зубы были оскалены в широкой, страшной ухмылке. Глаза терялись в темных глазницах.
— Никогда не думал, что увижу живое привидение, — пробормотал Рэйфорд.
Проезжая по улице, мы встретили еще несколько подобных бродячих кошмаров. Одни сидели по обочинам, другие стояли, но большинство лежало, обессилев, на дороге и по обочинам. В последнем усилии эти несчастные ожившие скелеты стремились бежать как можно дальше, а когда иссякали последние капли сил в изнуренных телах, просто падали замертво.
Я увидал впереди два зданий складского типа высотой три-четыре этажа и площадку шириной около 90 метров между ними. Двери и окна первого здания были распахнуты — горожане грабили склад. Я насчитал не меньше шести десятков человек, в основном женщин, стариков и детей, сгибавшихся под тяжестью мешков и ящиков с провизией. Несколько немцев волокли детские санки, истекавшие кровавой жижей — как я потом сообразил, замороженным клубничным джемом. Оголодавшая толпа бурлила, каждый пытался урвать себе лишний кусок. Никто из них не обращал внимания на несчастных, умирающих от голода на улицах и в кюветах.
На площади между двумя складами был установлен забор из колючей проволоки, и за этим забором тремя грядами в человеческий рост и длиной добрых 120 метров был свален, как мне показалось, мусор. Потом, к своему нестерпимому ужасу, я заметил, что этот «мусор» шевелится. Внезапно я осознал, что это свалены грудами нагие человеческие тела. Их бросили умирать на улице, в чудовищном смраде и грязи их же собственных испражнений.
Если верить нашим военным медикам, эти рабы с оружейного завода пережили без пищи, в подобных условиях, тридцать, а то и сорок дней. Каждый из них потерял 30—40 процентов веса; животы их должны были быть чудовищно вздуты из-за скопления газов и кислоты в пустом кишечнике, но не было и этого — только кожа, обтянувшая кости. Их намеренно и жестоко морили голодом. Даже танкисты наших боевых частей, навидавшиеся смертей и разрушений, пришли в ужас при виде подобных страданий.
Командовавший корпусом генерал Коллинз приказал генералу Хики собрать все трудоспособное население города, будь то мужчины, женщины или дети, чтобы похоронить погибших. Кроме того, Коллинз обратился в штаб 1‑й армии с требованием немедленно прислать полевой госпиталь для выживших, которых еще можно было извлечь из горы трупов. Бульдозеры саперных частей рыли братские могилы — глубиной 3 и длиной в 275 метров. Горожане сколачивали из бросовых досок носилки и перетаскивали тела к месту погребения.
Когда, возвращаясь в штаб ремонтного батальона, я проезжал через Нордхаузен на обратном пути, я видел нескончаемый поток немцев-носильщиков, бредущих к могилам. Руки и ноги иссохших тел свешивались с грубо сколоченных носилок. Сцена напомнила мне разорение кладбища упырями в каком-то старом фильме ужасов. Тела погибших укладывали бок о бок в братские могилы. Штаб направил двух капелланов (католика и протестанта) и раввина, чтобы провести погребальные обряды и дать наконец покой мертвым.
Генерал Шерман сказал когда-то: «Война — это ад». Трагедия Нордхаузена заставляет подумать, что в аду есть разные круги. Хотя кровь и ужас боя могут очерствить душу для новых ужасов, есть вещи настолько кошмарные, что лопается и этот защитный панцирь.
Медперсонал 3‑й бронетанковой ухаживал за выжившими в лагере смерти, пока тех не отправили в полевой госпиталь. Из трех тысяч тел, сваленных грудами на площади, к нашему прибытию еще жив был от силы каждый десятый. Военврач нашего батальона, капитан Комар, сказал, что некоторые, возможно, выживут, но у большинства голодание уже привело к серьезным повреждениям мозга.
*************
Как-то раз к черному ходу офицерской столовой подошла серьезная немка лет около тридцати пяти в потрепанном, но чистом платье. Она попросила разрешения поговорить с командиром, и повара передали ее просьбу капитану Эллису. Командование настрого запретило нам все контакты со штатским населением, за исключением сугубо официальных, но ее просьба носила вполне официальный характер.
Женщина прекрасно владела английским и получила, судя по всему, хорошее образование. Она заявила, что особняк принадлежал ей, вернее, ее ныне покойному отцу, генеральному директору заводов «Мерк». Сейчас ее приютили монашки из католического госпиталя неподалеку, и она помогает ухаживать за ранеными немецкими солдатами. Когда ее семья еще жила в доме, женщина устроила на заднем дворе огород, и теперь она хотела узнать, не разрешат ли ей ухаживать за ним и дальше, а немного зелени носить в госпиталь, чтобы пополнить рацион больных. Когда Эллис дал ей разрешение, она была ему безмерно благодарна и с той поры каждый день приходила, чтобы прополоть, полить и аккуратно подровнять грядки.
Хотя брататься со штатскими немцами нам не полагалось, не замечать женщину мы тоже не могли, и постепенно ее трагическая история выплыла наружу. Должность ее отца можно было сравнить с постом президента крупной американской корпорации. Все высокопоставленные немецкие промышленники или были членами нацистской партии, или активно ее поддерживали. Дочь важного немецкого чиновника выросла в светском обществе, училась в лучших школах Германии и в юности выезжала во Францию и в Англию, где обучалась в пансионах благородных девиц. Она свободно владела как английским, так и французским. Закончив образование в Англии, она вернулась в круги высшего общества нацистской Германии, вышла замуж за молодого капитана немецкой армии и родила двоих дочерей. В то время как ее муж воевал на Восточном фронте, женщина с детьми жила в особняке родителей. За несколько месяцев до конца войны им сообщили, что ее муж погиб в бою с русскими.
Нескончаемый поток гитлеровских речей и немецкой пропаганды убедил ее отца в том, что американцы — сущие варвары. Он был убежден, что, если американцы захватят Дармштадт, они подвергнут всю семью жестоким пыткам, прежде чем предать смерти. Отец женщины договорился с женой и дочерью, что, если дойдет до худшего, они примут ампулы с цианидом прежде, чем попадут в лапы к американцам.
В последние дни февраля, когда 3‑я американская армия форсировала Рейн под Оппенгеймом, отец собрал все семейство в гостиной. Дочери он приказал оставить внучек (старшей было пять лет, младшей три) в спальне и закрыть двери. Потом он раздал капсулы с цианидом. Родители приняли свои капсулы и умерли почти сразу. Женщина отнесла капсулы детям и, спрятав их в заранее подготовленных конфетах, дала девочкам. Она сидела рядом, пока обе не потеряли сознание, а затем, убедившись, что обе мертвы, приняла капсулу сама.
Вскоре после этого американские войска вошли в Дармштадт. В доме они нашли пять тел, но женщину в полубессознательном состоянии, очевидно, вырвало, и она еще дышала, когда появились наши солдаты. Медики привели ее в чувство, а потом отвезли в католический госпиталь, где передали на попечение монахиням. Когда женщина пришла в себя достаточно, чтобы осознать случившееся, ее потрясение было жестоким. Она считала американцев жестокими варварами, а они спасли ей жизнь. Слепо повинуясь нацистской пропаганде, она убила собственных детей. Не в силах перенести этого, она перерезала себе вены бритвой. Медсестры-немки нашли ее лежащей в луже крови и вернули к жизни снова.
Легко принять тот факт, что пропаганда может стать мощным оружием против народа отсталого и необразованного. Но эта молодая женщина получила достойное аристократическое образование в современном обществе и даже училась за границей. Что заставило ее считать американцев варварами, готовыми мучить и убивать маленьких девочек?
***********
Результаты нашей разведки и мои прежние наблюдения заставили меня с сомнением отнестись к выбору нашими ВВС целей бомбардировок. Без сомнения, усилия союзной бомбардировочной авиации сыграли ключевую роль в разгроме Германии[91]. Стратегическими бомбардировками были подвергнуты полному разорению крупнейшие города Германии и множество ее фабрик. На последних этапах войны нанесенный инфраструктуре ущерб создавал немцам непреодолимые проблемы в переброске войск и боевой техники. Несмотря на это, вопросы оставались. На протяжении двух последних лет войны американские и британские бомбардировщики совершали налеты на Центральную Германию. Маршруты бомбардировочных эскадрилий проходили, будто не замечая их, прямо над электростанциями, которые давали 70% энергии району Рура и немецкой промышленности в целом. Точно так же обойдены были химические заводы, где производили смазку для военной техники и топливные брикеты для отопления немецких домов.
В ходе таких бомбардировочных рейдов авиация, вынужденная обходиться без истребительного прикрытия, несла устрашающие потери. И тем не менее многие из легкодоступных электростанций остались нетронуты. Крупная электростанция «Фортуна» в Оберауссеме и окружающие ее станции поменьше продолжали работать даже за два месяца до окончания войны. Разрушение фабрики подшипников в Швайнфурте, стоившее ВВС большой крови, могло бы оказаться излишним, если бы электростанции долины Рейна оказались уничтожены, а заводы «Опеля» в Рюссельхайме прекратили работу: в авиамоторах для FW‑190, произведенных на «Опеле», стояли подшипники из Швайнфурта. Почему эти электростанции продолжали работать, покуда не были захвачены сухопутными войсками, — этот вопрос на протяжении долгого времени обсуждался в высших инстанциях. Без сомнения, тут не обошлось без политического вмешательства. Хотя стратеги ВВС действовали из лучших побуждений, было похоже, что без серьезных ошибок не обошлось.
************
Мы сидели вчетвером на террасе, за крошечным столиком под пестрым зонтом, наслаждаясь как напитками, так и видом — в особенности видами девиц в новеньких, невиданно крошечных купальных костюмах. Эти купальники состояли из узеньких трусиков и микроскопического лифа, едва скрывавшего то, что он должен был бы скрывать. Вдобавок купальники были телесного цвета, лишь на полтона светлей, чем загорелые тела хозяек. Жиннере объяснила нам, что, когда девушка заходит в магазин, чтобы выбрать купальный костюм, она соблюдает строгие правила. Лифчик прикладывают к руке и обливают водой из стакана. Если промокшая ткань сливается по цвету с кожей, купальник можно брать. Это значило, что в магазинах приходится держать купальные костюмы множества оттенков, а девушки вынуждены менять купальник, загорев немного сильней. Идея заключалась в том, чтобы одетая в такой костюм девушка, выходя из воды, казалась совершенно обнаженной.
Я вначале не поверил такому объяснению, но мои сомнения испарились, когда один из молодых офицеров вдруг крикнул, перегнувшись через ограду террасы:
— Эй, там, внизу, на камнях, голая женщина!
На террасе тут же образовалась настоящая свалка, все разом бросились к перилам посмотреть. Действительно, на площадке в пятнадцати метрах под нами на спине лежала совершенно нагая на вид юная прелестница. Девушка открыла глаза, улыбнулась нам, поднялась на ноги и не спеша двинулась вверх по лестнице. Только когда до нее оставалось не больше трех метров, я сообразил, что на ней мокрый купальник. Так набирало популярность прославленное бикини.
Райская Скала была замечательным местом. По вечерам на террасе небольшой струнный ансамбль исполнял танцевальные мелодии. Как-то раз я обратил внимание на особенно живую мелодию и, заинтересовавшись, выяснил, что ее написал местный композитор и называлась она «C’est fini» («Кончено!»). Песня быстро завоевала популярность среди американских солдат — в ней говорилось о тяготах войны и о том, как хорошо, что она наконец завершилась.
****************
Солдаты любят за рюмкой похвастаться героическими подвигами своих подразделений. Чем больше рюмок опрокинуто, тем невероятней становятся подвиги, покуда похвальба плавно не перейдет в спор о том, кто же все-таки выиграл войну. Иногда — довольно жаркий спор. Всякий раз, когда такое случалось, присутствующие при этом солдаты 3‑й бронетанковой дивизии вскидывали сложенные замком руки над головами и орали: «Зовите «Передовую», и мы пойдем вперед!»
В тот вечер какой-то молоденький лейтенантик из 101‑й воздушно-десантной повел себя совершенно несносно. Послушать его, так 101‑я воздушно-десантная выиграла войну почти в одиночку! В конце концов четверо лейтенантов из 1‑й пехотной дивизии, одной из самых боевых пехотных частей, решили, что с них довольно. Они взяли десантника в кольцо и вытолкали со двора. Многим показалось, что они решили отвести его в гостиницу и уложить проспаться. Но не тут-то было!
Внезапно сверху донеслись крики. Четверо лейтенантов из 1‑й пехотной схватили десантника за руки и ноги и, раскачав, на счет «четыре» перебросили его через балконные перила на четвертом этаже. Все это сопровождалось воплем: «Джеронимо[94]! Пошел, пошел, сукин сын!»
К изумлению находившихся внизу, лейтенант распластанной лягушкой рухнул с четвертого этажа на террасу, но приземлился посреди широкого навеса, находившегося под балконом, и скатился с него в клумбу с кактусами. Он был настолько пьян, что даже не расшибся; пострадало только его утыканное кактусовыми иглами седалище. Но при падении он, кажется, протрезвел достаточно, чтобы самому найти дорогу в гостиницу.
По дороге вверх по долине Роны мне пришлось втиснуться в одно купе с еще семью младшими офицерами. Когда запасы баек о выпивке, женщинах и развлечениях подошли к концу, разговор зашел о войне. Именно тогда я осознал, что преувеличения, которыми полны солдатские рассказы, лишь отражают боль и страдания рассказчиков и позволяют им спустить пар. В конце концов кто-то достал колоду карт для покера и игральные кости, и мы засиделись далеко за полночь за игрой.
**************
По приказу майора Аррингтона мы подготовили окончательные отчеты о боевых потерях за время боевых действий и осознали масштабы потерь дивизии. Из 158 полагавшихся по штату легких танков М24 мы потеряли более 100 процентов (хотя легкие М24 существенно превосходили устаревшую модель М5 как по огневой мощи, так и по толщине брони, для серьезных боев они оставались слишком слабыми). Из 232 средних танков (включая 10 «Першингов») 648 были потеряны безвозвратно и еще 1100 требовали ремонта; около 700 танков из числа последних нуждались в ремонте вследствие боевых повреждений. Это значило, что мы потеряли в бою 1350 средних танков — или 580 процентов от их общего числа. Становилось понятно, почему ряды опытных танкистов так рано поредели и почему нам уже ко времени немецкого контрнаступления в Арденнах приходилось заменять их необученными новичками-пехотинцами.
*************
Внезапно киноэкран погас и начали зажигаться огни. Мы вскочили, оглядываясь. Я поначалу решил, что услышу очередное объявление о том, что такому-то подразделению пора собираться на площади у своих грузовиков. Но из динамиков зазвучал голос директора кинотеатра, который громко и ясно, без малейшего акцента произнес:
— Мы только что приняли сообщение Би-би-си. Япония согласилась на безоговорочную капитуляцию.
Эти слова потрясли нас. Кто-то застыл, не в силах промолвить ни слова; другие молились, упав на колени; третьи, не выдержав, разрыдались. Я же про себя возблагодарил Всевышнего за избавление. Мы все чувствовали себя словно смертники, которым вдруг объявили о помиловании. Время как будто застыло, закаменев вечностью, пока три тысячи молодых солдат понемногу осознавали, что милостью Господней мы все вошли в число выживших.
КОНЕЦ